Эта вступительная статья пишется значительно позже, чем все тексты, вошедшие в первый выпуск журнала «Философия. Журнал Высшей школы экономики», посвященный канонам. Сами тексты писались во время, когда сюжетами для обсуждения в академических сообществах России были междисциплинарность или авторская роль в тексте. Самыми сложными были разговоры о границах наук. В марте 2022 года проблемы, в том числе академических миров, касаются совершенно других границ, десятки академических событий отменяются ежедневно, а международные связи разрываются. Мы едва ли представляем, в каких условиях этот номер будет прочитан.
Сама тема канона меняет свой статус. Мы планировали начать эту вступительную статью с отсылки к художественной работе Маяны Насыбулловой REMOVAL. Это видео, в котором Маяна делает идеальную скульптуру женского тела, а потом пытается соотнести ее со своим телом. Она с трудом приматывает к себе остов из гипса скотчем на голые ноги и руки. Гипс едва держится. Он похож на доспехи, которые ей не по росту. Маяна пытается идти с этими обломками канонической скульптуры по дороге. Ей больно, но она продолжает двигаться. Нам казалось, что канон часто воспринимается, в том числе в академических кругах, именно так — как нечто, имеющее форму, связанное с нами плотно, но сложное для того, чтобы включать его в свои движения.
В статьях номера канон описывается иначе. Иначе он работает и для нас сейчас — как возможность обращаться к чему-то, бывшему еще до нас, но имеющему непосредственное отношение к тому, что происходит. В таком статусе канон прибавляет осмысленности современности. Каноны пережили многое, они складывались по-разному, мы смотрим на них как на возможные доспехи — с ними все так же непросто соотнестись. Но они могут защитить и имеют самостоятельный смысл.
***
Само понятие «канон» редко используется в отношении наук. Более точным и распространенным является понятие «классика». В конце 2000-х – начале 2010-х оно стало темой для нескольких коллективных монографий, составленных коллегами в ИГИТИ — Ириной Савельевой и Андреем Полетаевым. Авторы этих работ разделяют канон и классику на нескольких основаниях. Классика — это основание дисциплины, ее изучают в классах. Она имеет ясную роль для науки и поддается изучению. Канон — образец, он действует, не всегда имея ясную форму. Наука секулярна, канон же отсылает к религии.
Можно было бы сказать, что такая отсылка дискредитирует канон в части академической жизни. Но то, что является слабостью понятия канона в науке, оказывается его силой для понимания того, как производится знание. Канон — это не только модель со святцами, но и литературный канон, который может (или нет) существовать для того, чтобы знания и тексты продолжали преемственность. Канон — это то, что оспаривается при изменениях, то, что складывается в конкретных исторических обстоятельствах. Канон — это оснастка для познания. Она укоренена в прошлом и необходима в настоящем для сохранения сущностно важного. Наконец, значима роль канона для сборки коллективной интеллектуальной жизни. Канон работает и как отсылка к невидимым собеседникам или друзьям из прошлого.
В этом номере собраны тексты, которые рассматривают канон именно в таком смысле: они не пытаются заменять этим понятием «классику», а обращаются к разным видам последовательного познания, которое зачастую складывается на периферии институциональных наук. Методы изучения канона у разных авторов этого номера — не сугубо исторические и философские, они сами существуют без канона. Для нас, как редакторов, это стало проблемой: мы либо должны были изначально предложить некоторое понятие с определенным методологическим аппаратом, либо оставить номер о каноне неканоничным. Мы выбрали второй вариант, так как он позволяет текстам быть ближе к их объектам изучения, не задавать исходной и общей дистанции. Но это слабое решение — мы надеемся, что тексты этого номера послужат скорее отправной точкой для следующего изучения канонов.
Тексты посвящены разным сюжетам: истории понятий, интеллектуальным движениям, вводу новых политических и вслед за ними интеллектуальных сюжетов, образовательным программам. Их объединяет то, что канон всякий раз оказывается устроен неслучайно, он меняется и в силу внутренних причин, и по внешним обстоятельствам. Таким образом понятый канон не является прерогативой ни гуманитарных, ни социальных наук. В текстах номера канон оказывается понятием, челночно перемещающим гуманитарные проблемы в социальные и обратно. Он позволяет распознавать разные способы понимания причинности и роли процессов и акторов в конкретном виде знания.
***
В структуре первого блока статей заложено две линии напряжения. Ключевая — это формальность канона, его существование в институциях и вне них, в разных по способу действия интеллектуальных мирах. В содержании номера мы идем от менее формальных способов существования канона — к более формальным. Номер начинается с перипетий терминов и понятий и заканчивается судьбами университетской науки. Между ними — истории изменений, формирования и изобретения канонов.
Вторая линия напряжения — это вопрос о том, что, собственно, является каноном. Канон — это не только текст, понятие или фигура, это еще и вид отношений между теми, для кого он действует, ― авторами и текстами настоящего и прошлого, читателями, критиками. Этот особый вид отношений не просто эфемерно существует, но определенными способами оформляется в нечто существующее в словах и текстах, и это тоже попадает в фокус интереса номера.
Блок открывается статьей Федора Гайды о понятии соборности. В его истории с 1840–50-х годов оказываются переплетены очень разные сюжеты: свободное единение, коллегиальность, соборное управление, коллективизм, общественность и национальное единство. Обращение к понятию соборности оказывается не универсальным и не может включать все эти значения. Каноническое понимание соборности, соответственно, может отсылать либо к зарождению понятия, либо к его истории — и автор настаивает на важности исторического, динамического понимания.
Следующий текст написан Дмитрием Бирюковым и посвящен перипетиям византизма. Автор обращается к истории понятия между научными, идеологическими, историософскими контекстами. Расхождения в трактовках «византизма» объясняются в том числе пониманием роли греческого наследия и византийской современности в становлении западной мысли и прогрессистской логикой значительной (преобладающей) части историософской/историографической традиций.
Исследование Надежды Винюковой предлагает критический анализ понятия «интеллигенция» — от религиозного к светскому и критическому. Текст позволяет поставить под вопрос саму светскость оснований критики как центрального понятия для интеллигенции. Эта статья работает и с социальной группой, и с объединяющим ее понятием, которые собирают канон как нечто целое и манифестируемое.
Похожая проблема находится и в центре исследования самиздата Александра Маркова. Движение самиздата формирует канон религиозных мыслителей, включая в него тех, кто может подтвердить их интеллектуальную обособленность. И хотя текст скорее ставит вопросы, чем предлагает метод изучения того, как это сработало в случае самиздата, за ним стоит последовать в изучении канонов неформальных (хотя частично и формализующихся после в университетских практиках) движений.
Но формирование канона — дело не только интеллектуальных движений, и это показано в тексте Богдана Галя. Он рассматривает полицейский канон, который возник в результате появления в Российской империи нового института. Особенность этого исследования состоит в том, что оно начинается с институтов и их интеллектуального оформления, а завершается художественной литературой и общественной реакцией.
Статья Дарьи Дроздовой помещает канон в институциональный контекст — рассматривает учебники философии и то, что именно оказывается философией в них. Ключевое различение в учебниках — это различение старого и нового, в котором появляется борьба за то, что считать ключевым основанием для философии, то есть формируется вопрос о методе. Канон тут оказывается уже вопросом и о содержании, и о способе интеллектуального действия.
На материале исследования более позднего периода — классикализации Сергея Веселовского — мы видим, как канон оказывается избыточным понятием. Темурмалик Холматов настаивает на понятии классики как базового и для этого случая, и для ХХ века в целом. Это позволяет увидеть канон и классику как два разных подхода и понять разницу в методах их исследования.
Блок заканчивается статьей Андрея Тесли о том, как канон создается и поддерживается в текстах и судьбах тех, кто формирует понимание русской истории. Через изучение фигур и работ Покровского и Плеханова мы видим, что роль государства оказывается не только объектом, участвующим в формировании канона, но и действующей силой. Это делает канон проблемой уже более крупного масштаба, где необходимо будет сочетать вопрос о том, как отстаиваются основания, как они отделяются от текстов и становятся вопросом судеб интеллектуальных миров.
***
Второй блок исследований включает в себя две статьи, написанные Т. А. Щукиным и Е. А. Мирошниченко. Обе они посвящены проблематике философии языка, а конкретно — рецепции лингвистической философии А. А. Потебни в трудах А. Ф. Лосева и рассмотрению т. н. «заумного языка» в его взаимосвязи с теориями П. А. Флоренского, Вильгельма фон Гумбольдта и А. А. Потебни.
Продолжает номер панельная дискуссия вокруг статьи А. В. Михайловского о концепции истины Мартина Хайдеггера. В ней приняли участие А. В. Ахутин, П. С. Куслий и А. Ю. Антоновский. В завершающем слове А. В. Михайловский подводит итоги дискуссии и намечает дальнейшие перспективы исследований. В центре внимания дискутантов помимо непосредственно философии Хайдеггера, ставшей своеобразной отправной точкой для разговора, оказываются вопросы темпоральности истины, ее сокрытости или, напротив, откровенности, личной ответственности мыслителя перед собой и временем.
В традиционном для нашего журнала разделе переводов в данном номере публикуется комментированный перевод первой главы шестой книги знаменитого трактата Жана Бодена «Шесть книг о государстве». Отношения нашего академического сообщества с трактатом Бодена напоминают затянувшийся легкий флирт, никак не перерастающий в стабильные отношения: исследователи подступают к нему то со стороны шестой книги, то со стороны первой, переводя то параграф, то целую главу, но полного перевода «Шести книг» пока так и нет. Остается лишь надеяться, что это будет делом относительно недалекого будущего.
Завершается номер блоком рецензий, где читатель встретится с текстами Н. Афанасова, А. Сафронова и А. Тесли.
Полина Колозариди и Андрей Тесля
